За четыре года до этого Пэм боролась с раком груди и победила. Она выбрала жить. У меня теперь была настоящая работа, и я больше не проводила свои дни, желая смерти. Я тоже выбрала жить. Казалось, что в жизни снова наступила весна. Во многих областях работы Тома мое знание бизнеса было крайне необходимо. Я собиралась помогать ему как организатор. Я также вплотную занялась сбором средств на постройку храма исцеления звуком, который Хаторы попросили создать в Нью-Мексико. Работы было много, и я чувствовала, что распространение работы Тома в мире – это самое важное, на что я могу употребить свой талант. Он работал со звуком, а звук и музыка пересекают все границы. Звук выходит за границы языка. И Том был честным. Он не был лицемером, он любил и уважал женское начало, Мать. И он любил и ценил свою жену. А это было для меня важнее всего после жизни, полной мужчин, насиловавших или презиравших женское начало. Кроме того, все мы были лучшими друзьями. Все мы отлично проводили время вместе. Мы легко уживались на кухне. Мы хорошо путешествовали вместе. Мы смеялись и смотрели вместе плохие телепередачи.
Мы с Пэм вместе плакали об ошибках, которые совершили со своими детьми. Мы листали наши детские фотоальбомы и всхлипывали, жалея, что не знали тогда, как мы красивы. Мы вместе оплакивали то, что провели всю жизнь, считая себя толстыми и некрасивыми. Я смотрела на ее снимки и видела на них одну из самых очаровательных и прекрасных девушек, каких мне только довелось встречать. Она клялась, что думает так обо мне. Мы рассказывали друг другу свои самые сокровенные тайны. Она родила дочь и отдала в приемную семью. Я родила дочь и отдала в приемную семью.
Но у Пэм начало болеть плечо. Когда она перед отъездом пошла к доктору на острове, ей сказали, что она порвала ротаторную манжету плеча, вероятно, во время прошлой операции. Они сказали, что это будет долго заживать, и ничего с этим не поделаешь. И она ничего не делала. Но боли усиливались. А потом, как раз перед Рождеством, Том позвонил мне на Восточное побережье, где я утрясала старые дела. Боли Пэм стали такими сильными, что он отвез ее в больницу. В больнице ей сделали сканирование костей, чего не сделали на острове, и результаты показали, что рак перешел на кости. То?му сказали, что у Пэм рак четвертой степени. Конвенциональная медицина могла предложить ей только свидетельство о смерти. Это была ужасная новость, но Пэм поклялась, что победит болезнь. Прежде чем я смогла присоединиться к ним, они решили переселяться обратно. Пэм хотела быть ближе к дому.
Потом они позвонили мне и спросили, не соглашусь ли я поехать с Пэм в Мексику, где у нее появилась надежда на исцеление при помощи нового лечения. Том сам ухаживал за ней последние несколько лет, после того, как у нее впервые диагностировали рак, но цена лечения все возрастала, и он был вынужден остаться и работать, чтобы платить по счетам. Это значило, что я уеду на месяц, а Адрианна как раз приехала из колледжа на летние каникулы и хотела, чтобы я была с ней дома. Но несколько лет назад, посреди ночи на побережье Греции, я дала обещание, и знала, что должна поехать. Вот так вышло, что мы с Пэм провели месяц в Тихуане, в клинике, применявшей инсулиновую кому, чтобы погрузить тело в близкое к смерти состояние, позволяя максимальный доступ кислорода, что якобы должно было убивать раковые клетки. Это был экспериментальный процесс, который было невозможно проделать в Америке, учитывая монополию на смерть, которой владеет Американская медицинская ассоциация.
За этот месяц я видела, как приходили и уходили самые поразительные, отчаянные и честные люди. Я видела, как происходили чудеса, и я видела, как люди умирали. Когда Пэм впервые начала погружение в кому после нескольких недель подготовки, этот процесс вызвал страшную борьбу, пока она двигалась между измерениями. Смена измерений эмоционально и физически изматывала ее; после той первой комы Пэм поклялась, что никогда не повторит этот процесс.
Как индукция комы, так и возвращение в сознание сильно изменяли человека. Во время введения в кому ощущение ухода было настолько сильным, что легко могла начаться паника. А когда ей ввели сочетание витаминов, которое должно было вернуть ее в сознание, тело подверглось ужасающим спазмам при сильном потоотделении. Наутро перед вторым сеансом она отказалась идти. Все чувствовали, что комы – ее единственная надежда. Больше нечего было делать. Она в течение нескольких недель делала все другие процедуры, чтобы дать организму силы, но у нее была четвертая стадия рака. В Северной Америке ей не на что было надеяться; здесь, по крайней мере, у нее была надежда, а пока она думала, что может перенести этот процесс, она верила, что сможет исцелиться.
Я не знала, что и делать. Я была одна в Тихуане, в Мексике, с моей лучшей подругой, и ответственность казалась огромной. Так что тем утром я схватилась за единственное, что пришло мне в голову. Я предложила попытаться провести ее через измерения во время индукции комы и процесса возвращения при помощи моего голоса, чтобы проложить путь, по которому ее сознание сможет следовать, покидая тело; я обещала, что буду ждать ее возвращения, чтобы помочь ей своим пением. Ей эта идея понравилась.
Я поговорила с директором клиники, поскольку мы успели подружиться, и он одобрил мою идею. Я начала переписывать распорядок процедур, и кончилось тем, что я практически стала работать в клинике. Он поддерживал все, что могло помочь пациенту и хотя бы потенциально облегчить процесс. Я решила, что надо уважать систему верований каждого отдельного пациента, ведь в принципе с каждым погружением в кому человек снова и снова переживал процесс умирания. Так что, если я буду петь, чтобы помочь ей расслабиться, вознося хвалу богам, в которых она верила, это может создать для нее безопасную базу.
На следующее утро я принесла с собой свои шаманские принадлежности. У меня были перья Орла и Сокола, тибесткие погремушки и другие простые тибесткие инструменты. Я принесла камни, заговорившие со мной и попросившие взять их с собой. Когда я вкатила Пэм в палату, врачи, ставшие нам друзьями, расступились и позволили мне присоединиться к ним. Они использовали одну сторону больничной койки, а я – другую. Мы разложили свои инструменты по разные стороны простыни: шприц, трубки и стетоскоп с одной стороны, Орел, Сокол и колокольчики – с другой. Меня глубоко тронуло их уважение. Они достали шприцы и пузырьки с лекарством для индукции комы и флаконы со средствами, которые вернут ее обратно. Я достала тингша (тибетские молитвенные колокольчики – прим. перев.) и погремушку, которые должны были проложить звуковую тропу, которой, как я надеялась, она может проследовать, как неоднократно делал Том. Они ввели ей инсулин, я поцеловала ее на прощание и держала ее за руку, пока инсулин распространялся по ее венам. Его распространение по телу дало начало ее путешествию. Этот процесс в первый раз вызвал у нее сильную панику, поскольку, двигаясь между измерениями, она встретилась со своим собственным адом и чудовищами своего детства.
Я призвала архангелов и стала петь мантры, символизирущие почитаемых ей богов. Она любила Тару, и я стала петь ей мантру Тары, повторяя ее до тех пор, пока она не погрузилась в кому с блаженной улыбкой на устах, в отличие от первого раза, когда она стонала и билась в судорогах. Я сидела с ней все время, пока ее не было, держа ее за руку, как я делала и в первый раз. Потом доктора дали мне знак и начали вводить ей вещества, которые должны были привести ее в себя, продержав ее в коме столько, сколько она могла выдержать, судя по показаниям следящих за жизнедеятельностью организма приборов. Я взяла свои перья и инструменты и позвала ее обратно. Я снова стала петь ей мантру Тары и другие известные мне молитвы. Ее возвращение было мирным, и она вернулась с улыбкой, без паники и спазмов.
Я была в восторге. Она вернулась с воспоминаниями, которые позже помогли ей исцелить многие преследовавшие ее неразрешенные пробемы. Это было насилие в раннем детстве, которое она скрывала от мира под многими слоями внешних приличий. В конце концов, надо быть приятной людям! Эти проблемы убивали ее, они могли легко вызвать рак (по моему скромному не одобренному Американской медицинской ассоциацией мнению). Потом этот процесс повторялся каждый день до нашего отъезда. При отъезде сканирование костей показало прекрасный результат – сокращение раковых опухолей на 60%. Но сокращение на 60% значило, что 40% осталось, и клиника не хотела ее отпускать. Однако Пэм был нужен отдых, так что мы вернулись домой, то есть на северо-запад, куда Том во время нашего отсутствия перевез их вещи по просьбе Пэм.
По возвращении стало ясно, что ей необходимо продолжать процесс, но на сей раз я не могла ехать с ней в Мексику. Лето почти кончилось, Адрианна собиралась вернуться в колледж, и мы договорились, что с Пэм поедет ее сын. Стоимость лечения все возрастала, и Том должен был продолжать работать. Пэм была недовольна окрестностями Сиэтла, куда они с Томом изначально перебрались, так что во время ее второй поездки в Мексику Том перевез их вещи туда, где Пэм хотела быть – в прекрасный дом с видом на море, который им пришлось оставить год назад; они снова стали моими соседями.
Я заново обдумывала свою жизнь. Адрианна собиралась вернуться в колледж. Мне понравилось работать в клинике в Тихуане, и они нуждались во мне. Во время пребывания там я обнаружила в себе странный талант. Я хорошо умею обращаться с людьи в кризисной ситуации. Мне нравилась грань жизни и смерти. Неудивительно, что меня тянуло к шаманизму. У меня был талант водить людей между измерениями.
Я начала переговоры с клиникой о том, чтобы начать работать в Тихуане на полную ставку. Я буду североамериканским шаманом в раковой клинике в Мексике! Но маленькие острова очень похожи на маленькие деревни. По острову распространился слух, что я собираюсь уехать работать в Мексику. И однажды утром, когда я сидела и мечтала о том, каково будет жить в Мексике, мне позвонил Том.
– Я слышал, что ты собираешься в Мексику.
– Ну, я об этом подумываю, – ответила я.
– Значит, ты, наверное, не сможешь помочь мне донести мою работу до мира.
Мы все были так заняты уходом за Пэм, что я напрочь забыла о работе, начатой несколько лет назад. Я поняла, что со всеми этими заботами у нас с Томом уже целый год не было времени для делового разговора. Его работа была заморожена, и то, что я собиралась для него сделать, не было материализовано.
Я сидела за своим обеденным столом, глядя на море, и вдруг поняла, что на самом деле значит этот телефонный звонок. Он спрашивал, правда ли я собираюсь их бросить. Он спрашивал, насколько я верю в его дело. Он спрашивал, насколько я хочу быть с ними. И я вспомнила обещание, которое дала Пэм на пляже в Греции, и услышала, как мой голос говорит Тому, что я вовсе не собиралась на самом деле ехать в Мексику. Это все, что было сказано. Эта тема больше не обсуждалась. Я ни разу не пожалела об этом решении.
Потом нам позвонили из клиники и сообщили, что в бедренной кости Пэм образовалась трещина, из-за которой она не может ступить на ногу. Она хотела вернуться домой, хотя ее просили остаться в клинике, где она могла бы продолжить лечение. Но Пэм хотела вернуться на остров, где она могла бы видеть море и Орлов, где паромы колышат глубокие воды залива Пьюджет-Саунд.
Мы с Томом поехали в Сиэтл, чтобы забрать ее. Мы не виделись месяц, и я помню, как мы были шокированы, увидев ее. Она не могла ходить и потеряла очень много веса.
Паром стоял в доках на острове Оркас и был закрыт. На остров нельзя было доехать на машине. Я нашла частную баржу, на которую можно было грузиться без трапа, и мы привезли Пэм домой, как Макартура, возвращающегося на Филиппины. Судно причалило, мягко опустило голову на берег, и мы уехали.
Источник: http://channelingvsem.com/category/manuskript-marii-magdaliny/
Публикация: http://channelingvsem.com/
Views: 33