Жизнь выплюнула меня из чрева матери не на подставленные ждущие руки, а на холодный пол – во время родов за ней никто не ухаживал. Мы с матерью разделили это переживание в небольшом дощатом домике в Аппалачах, у железной дороги в Пеннингтон Гэп, штат Виргиния. При рождении меня назвали Филлис Элизабет Цайон, изначально Сайон.
Вскоре я попала в совсем другую атмосферу – моя биологическая мать ушла из дому со мной и моими старшими братьями и сестрой, спасаясь от жестокого мужа в поисках своей мечты. Она хотела стать певицей кантри. Так что, когда мне было около месяца от роду, а мой отец был на работе, она погрузила нас в автобус, и мы поехали через весь штат в центральную южную Виргинию, где она оставила нас у своих родителей, отправившись искать себе работу певицы.
Но жизнь выкинула очередной фортель, и вскоре после нашего появления дедушку придавило трактором, когда он попытался въехать на холм не с той стороны. Мой старший брат рассказал мне эту историю всего несколько лет назад, когда мы, наконец, нашли друг друга. Он был рядом с трактором и помчался в дом за помощью. Он помнит, как бабушка бежала со своим большим черным саквояжем медсестры. Она вынула огромный шприц и наполнила его морфием. Брат смотрел, как она сначала брызнула жидкостью в воздух, а потом вколола шприц деду. Потом она попыталась поднять с него трактор, но только сорвала себе спину. Мой дед умер под трактором, а бабушка никогда больше не смогла ходить. Я так и не узнала этих людей. Когда разыгрывалась эта драма, я была младенцем, и меня оставили в доме, пока жизнь и смерть призывали к себе тех, кем хотели владеть в тот момент. Нас раздали на все четыре стороны, как ураган раскидывает сухие листья.
Я оказалась в мотеле-ресторане какой-то дальней родственницы, пока семья впопыхах искала, кто бы согласился приютить младенца. На табачных плантациях Виргинии в те годы не было агентств по усыновлению, и я подозреваю, что все старались по возможности прокормить хотя бы своих детей. Так я была «отдана на откуп» (как поступали с табаком на плантациях, где я росла), и меня воспитала инкарнация самой Королевы Виктории – непоколебимая и суровая женщина, школьная учительница, которая не могла сама иметь детей. На этом апокалиптическом перекрестке судеб мне было еще далеко до одного года, но я уже заработала новое не менее напыщенное имя – Джуди Ли Поп.
Руби Картер Поп сильно меня любила; в этом сомневаться не приходится. Ее жизнь, а значит и жизнь ее мужа, ставшего мне отцом, вертелась вокруг ее церкви, ее семьи, ее учеников… и удержания меня в узде. Но ее Бог был страшным и ревнивым существом, которое я терпеть не могла. Поэтому, как только я стала достаточно взрослой, чтобы задавать вопросы и сомневаться (что у меня случилось очень рано) мы начали ссориться. Я росла почти без друзей, бродя по табачным полям Пидмонта с сенбернаром и взятым напрокат конем. Почти всю мою одежду Руби шила из мешков для муки; сама она никогда не делала ничего, кроме работы и самопожертвования. Таковы были мои модели в жизни. Ах да, и осуждение. В Виргинии очень многое осуждают. Мы были очень бедны, хотя я подозреваю, что в сравнении с беднотой округа Брунсвик штата Виргиния мы относились к среднему классу.
У моего отца был сельский магазин, обслуживавший в основном невероятно нищие чернокожие семьи, жившие в округе. Я помню одну босую женщину, которая приходила туда каждый день. Она носила свой единственный чулок на голове, съедала одну жестянку сардин и выпивала одну бутылку «липисиновой» газировки в день. Тогда мне не приходило в голову, что это все, чем она питалась. Мне также не приходило в голову, что она никогда не платила. Вместо чеков отец выписывал маленькие бумажки. Он умер, когда мне исполнилось 18 лет, и я обнаружила коробки этих неоплаченных счетов на общую сумму более 20.000$, в те дни это была безумная сумма для долга. Видимо, он просто кормил половину Роулингса, штат Виргиния, и никому ничего не говорил.
Я выросла, учась в развилке грушевого дерева. Моими учителями были голос ветра и шепот в лесу. Я сама смастерила лук и стрелы, а когда мне предложили покататься на соседском коне, я стала уезжать из дому на несколько часов каждый день в поисках чего-то. Не знаю, чего именно. Я никогда не брала уроков верховой езды. Меня учил конь. Любой мог разобраться, как пользоваться седлом и уздечкой. А когда при первой попытке седло вместе со мной съехало ему под брюхо, я провела с ним беседу о том, что надо выдыхать, когда я затягиваю подпруги. Мне приходилось проводить с ним такие беседы довольно часто, но это сработало. А когда однажды его уши встали торчком при виде ствола упавшего дерева в поле, я поняла, чего он хочет. Он хотел летать. И мы перелетели через это бревно. Я пригнулась к его шее; мне это показалось логичным. Он взял барьер; я просто должна была лететь вместе с ним. После этого ничто не могло нас остановить. Мы переправлялись через реки и скакали по самой середине ручьев. Мы бродили целыми милями в густых лесах и носились галопом по полям и лугам, а если на нашем пути стояло препятствие, мы легко перепрыгивали через него.
Никто никогда не знал, куда я ездила на этом коне. В те времена можно было путешествовать несколько дней и не встретить ни одной живой души, если знать, куда идти лесами и тропами округа Брунсвик. Конечно, я лгала своей матери; она не позволила бы мне покинуть двор, если бы не тщательно продуманные враки, которые очень рано стали для меня жизненно необходимыми. Она возражала против всего на свете. Для нее почти все в жизни было либо греховным, либо опасным. Я никогда не ходила на празднование чьего-то дня рождения и никогда не оставалась ночевать у подруг. Никто никогда не приходил ночевать ко мне. Это были фантазии, в которых люди жили по телевизору. Я и понятия не имела, что кто-то жил так на самом деле.
Моя приемная мать выбирала мне одежду и каждый день говорила мне, что сегодня надеть в школу, даже когда я стала почти взрослой. Если в июне я надевала платье без рукавов, она говорила, что я замерзну, и добавляла слои. Если в январе я надевала свитер, она говорила, что мне будет жарко, и заставляла снять его. Конечным результатом такого контроля было то, что я не имела понятия, чего я хочу и что чувствую. Мне не позволялось встречаться с парнями до 17-ти лет, и даже тогда она с каменным лицом сидела у окна и ждала моего возвращения, чтобы проверить, как я выгляжу – наверное, чтобы убедиться, что я не узнала ненароком чего-нибудь греховного.
Однажды у парня, провожавшего меня до дому, рубашка оказалась плохо заправленной в брюки. Мне было навсегда запрещено с ним встречаться. Кажется, я была все еще влюблена в него десять лет спустя, когда мы встретились снова и освободили друг друга от фантазий, которые каждый из нас по-своему хранил все эти годы из-за того, что нам не дали времени друг для друга. Мои отец и мать спали в отдельных двуспальных кроватях в одной спальне. Я спала с матерью до самого отъезда в колледж. В другой спальне спала моя бабушка. Руби под самыми разными предлогами отказывалась закончить постройку комнаты на втором этаже. Таким образом она ухитрялась контролировать даже то, как я сплю. К тому же так ей не приходилось спать с моим отцом.
– Перестань вертеться, – говорила она мне, когда я слишком часто переворачивалась. – Лежи спокойно.
Летом время тянулось бесконечно, все было пропитано теплой застойной влажностью. Я часами лежала без сна из-за жары, не имея возможности пошевелиться, и только мой ум мог перемещаться свободно. Зимой я лежала под грузом стопок старинных лоскутных одеял, не шевелясь из-за давящего веса жестких покрывал времен Гражданской войны, державших меня в ловушке, наполнявших меня своими видениями, и все же не согревавших глухими зимами Виргинии. Но у меня были музыка, и танцы, и лес, учивший меня танцевать на его обнаженной коже босиком, пока я не смогла вальсировать по подлеску, не издавая ни звука. У меня был конь напрокат, любимый сенбернар по кличке Мики, учитель в ветвях груши, маленький друг в цветке джек-на-амвоне и подружка в венерином башмачке. Это были советники моего детства.
Был один урок, который я никогда не забуду, и который теперь сбывается, как пророчество, в моей жизни. Насколько я помню, это был мой первый урок в развилке груши, куда я забиралась каждый день в течение многих лет, слушая «слова без голоса» (как я это называла). Мне было сказано, что почти все возможные в жизни переживания приключатся со мной, чтобы я в конце концов смогла понять и сострадать переживаниям других людей. Мне также было сказано, что однажды, когда я буду полна этими жизненными переживаниями, мой голос будет путешествовать по миру, делясь тем, чему я научилась, и что мои слова окажут огромное влияние, но только тогда, когда это уже не будет для меня важным. Мне также было сказано, что где-то в мире есть другая часть меня, и что однажды я встречу «пару своего существа», и что мы будем работать вместе, что я не буду «вставать по утрам и идти на работу», как другие люди. Мне было сказано, что он – часть моей души, и что наша работа вместе окажет мощное позитивное влияние на мир. В принципе, это то, чем я хочу поделиться из своих воспоминаний.
Было и еще одно раннее озарение, которое я ясно помню. Я знала, что тайны вселенной хранятся в физическом контакте, возможном между мужчиной и женщиной, когда они по-настоящему любят друг друга. Я знала, что любовь – это величайший из всех возможных даров. Я знала, что есть место, дорога к которому открывается только через ворота физического опыта, и что этой дорогой прошли лишь немногие. Я знала, что именно поэтому церковь называет секс постыдным, а государства насаждают правила и законы, управляющие тем, что они называют «браком», и вообще вся эта тема является табу в этот период развития цивилизации. Я подозревала, что Змей не был злым, я знала, что Ева была гениальна, желая дополнительных знаний, и что совершенно нелогично, чтобы любящий Бог, создавший нас, не хотел, чтобы мы узнали все. Я подозревала, что, если и есть такая зверюга, как дьявол, то ему умнее всего было бы спрятаться в самой церкви! Я знала, что глубочайшие тайны были связаны с любовью, с тем, что я теперь называю Священным Союзом. Я знала, что моя задача каким-то образом касалась раскрытия этих тайн.
Я также знала, что где-то там есть другая часть меня. И я начала его поиски, которые длились всю жизнь.
Мне показалось, что однажды я увидела его. Он смотрел в окно автобуса, медленно обгонявшего нас на Шоссе №1 по дороге в Петерсбург. На минуту автобус поравнялся с нашей машиной, и наши взгляды встретились. В этот момент мы соединились в каком-то священном месте, хотя нам было по восемь или десять лет, не помню точно. Пройдет сорок лет, прежде чем я снова прикоснусь к такому святому месту с мужчиной. Я знала, что он играет на гитаре и поет, и что у него ангельский голос. Я всегда думала, что узнаю его голос, как только услышу.
Источник: http://channelingvsem.com/category/manuskript-marii-magdaliny/
Публикация: http://channelingvsem.com/
Views: 41