Я помню свою первую встречу с Пэм Кенион. Это было через несколько недель после того судьбоносного переживания с Хаторами. Она озаряла комнату светом, исходившим, как луч маяка, прямо из ее сердца. Ее улыбка обладала мощной притягательностью; она держалась, как Богиня. Она была одной из красивейших женщин, каких я встречала в жизни. Они с Томом стали нашими дорогими друзьями, а когда они переехали на наш остров, почти что в соседний дом, жизнь показалась настоящим благословением, и я думала, что наш кружок стал идеальным и завершенным.
Потом мой друг на несколько недель уехал в Европу. В течение недели он звонил по несколько раз на дню, но потом обнаружил, что его партнер в Европе прикарманивал корпоративные средства. Когда это стало известно, тот снял все деньги с банковского счета и скрылся. Мы с моим рыцарем все еще общались по несколько раз на дню, пока я наконец не поняла, насколько серьезно его положение, спросив в лоб, сколько денег у него осталось. Он ответил, что у него в кармане есть 20 долларов, а поскольку этого не хватит на бензин, чтобы доехать до дому, он оставит машину на стоянке и поедет на автобусе.
И тут звонки резко прекратились, и свет в моем сердце снова погас. Это был очень преуспевающий и сильный человек, заложивший все свое имущество сбежавшему партнеру, чтобы начать новое дело в Америке, так что его потеря была не только финансовой, но и эмоциональной. От этих событий пострадали многие люди, и мой друг не только потерял все, что имел, но и чувствовал себя ответственным за всех работников своего партнера, которые теперь в отчаянии обращались к нему.
Я помню последний звонок своего белого рыцаря. Я слышала напряжение в его голосе, а на фоне – подавленные всхлипы другого человека. Когда я спросила, кто плачет, он ответил, что это один из чиновников корпорации, который не знает, чем ему заплатить по ипотечной ссуде, а у моего друга нет денег, чтобы помочь ему.
А потом телефон замолчал. Я каждую ночь ложилась спать с трубкой беспроводного телефона, просыпаясь примерно раз в час и проверяя, есть ли гудок. Прошло шесть недель, и я сходила с ума от беспокойства. Он помог мне, когда моя ситуация была хуже некуда. Я должна была сделать то же, но просто не знала, куда идти. Все телефоны компании были отключены. Наконец, я в отчаянии позвонила единственному человеку, который, как мне казалось, мог бы передать моему другу сообщение. Я попросила его найти моего друга и сказать ему, что я еду в Европу помогать ему, потому что он спас мне жизнь, и теперь я должна отплатить ему тем же. Я просто хотела, чтобы он знал, что не одинок. Я попросила его сказать моему другу, что мы сможем справиться с любыми неприятностями.
Это вызвало ответ, но вовсе не такой, какого я ожидала. Я получила факс, в котором он писал, что больше не может быть всем для всех. Он писал, что слишком долго заботился о слишком многих людях, а теперь ему надо позаботиться о себе. Он писал, что ему нужно время, чтобы уйти и подумать. Он писал, что очень сильно меня любит, сильнее, чем можно описать словами, и что однажды я подниму глаза и снова увижу, как он идет по дорожке к моему дому. Он писал, чтобы я не приезжала. Он писал, что вернется ко мне, но что пройдет очень много времени, прежде чем он сможет это сделать.
У меня нет слов для чувства потери. Я свернулась калачиком на полу, держа в руках скользкий листок факса. Я помню, что на улице был день, но в моей душе воцарилась ночь.
Внутри меня солнце закатилось, и до рассвета надо было ждать очень долго.
Я едва успела прочесть факс, как мне позвонили соседи Руби из Виргинии, те самые добрые христиане, которые всегда всем говорили, что надо делать во имя Христа, и сказали, что Руби нечего больше жить там одной, и что, если я ничего не сделаю, чтобы убрать ее оттуда, они сдадут ее в социальную службу. Они сказали, что она стала слишком злобной, и они больше не могут о ней беспокоиться.
Мы с Адрианной полетели в Виргинию, упаковали жалкие пожитки Руби и привезли ее в наш маленький домик на острове. У меня есть мощная внутренняя сила и воля к выживанию, но я дошла до пределов своих возможностей и знала это. Я плыла на айсберге, и этим айсбергом было мое сердце.
Я пережила насильника и потерю любви всей моей жизни, а теперь я должна была ухаживать за 95-летним источником моих детских мучений?
Однажды вечером вскоре после нашего прибытия я была в гостях у подруги, плачась ей в жилетку. Я приехала домой около пяти часов и увидела, что Руби сидит у окна, точно так, как она делала, когда мне было 18 лет. Я поежилась, глубоко вздохнула и вошла в дом.
– И где же ты была, юная леди? Как ты смеешь приходить домой так поздно! – ее костлявый палец прорезал воздух перед моим носом. Она фыркнула, шипя и плюясь, и покачала головой. – Хорошие девочки не выходят из дому так поздно. Это плохо выглядит! Или тебе все равно, что подумают люди?!
Вот оно. Вот источник беспокойства о том, что думают другие, преследовавшего меня всю жизнь!
В этой картинке было что-то ужасно неправильное.
У меня в ушах звенели слова моего старого учителя в голосе ветра. Он часто говорил мне: «Оглянитесь вокруг, Мастер. Посмотрите на всех людей вокруг вас. Ни один человек не встанет под пулю ради вас. Ни один человек не умрет ради вас. Если они не умрут для вас, почему вы живете для них?»
Я ненавидела присутствие Королевы Виктории в моем доме, а мое сердце тосковало по моему другу, по кому-то, кто любил меня за то, кто я есть, а не за то, кем я кажусь, или за то, как я выгляжу, или даже за то, что я для него сделала.
Иерихон пал; стены рухнули подо мной. Ничто больше не могло меня поддержать. Просто ничего больше не было. Я наконец начала соприкасаться со своей злостью на насильника – на всех насильников в моей жизни. На это ушло сорок лет, но я наконец нашла свою злобу – и она стала мне великим союзником.
Теперь, с исчезновением моего друга, мне надо было изучить тоску.
Это был первый раз, когда мне показалось, что кто-то наконец и правда полюбил меня.
Теперь слезы десяти тысяч жизней потекли потоком. Я ничего не могла сделать, чтобы унять боль. Мне всегда удавалось подпирать плотину, сдерживавшую мои эмоции, но этот потоп невозможно было остановить. Я ни в чем не могла найти утешения. Орлы кричали, но я не могла их услышать. Великая Черная Рыба всплыла на поверхность, но мои глаза не могли увидеть ее след на волнах. Даже Белая Сова прилетела, чтобы утешить меня, но я не могла ощутить любящих прикосновений ее крыльев.
Я ходила с грузом боли и жажды смерти целых два года. Невозможно преувеличить глубину этого отчаяния. Я не могу найти в своем лексиконе слова, которые, оказавшись на бумаге, смогли бы адекватно передать эту пытку. Вы знаете, что бывает, когда плачешь несколько часов подряд? Наступает момент, когда от всхлипов мучаешься, пока тебя не стошнит, давясь и задыхаясь от боли.
Великая баллада Оскара Уайльда бесконечно вертелась в моей голове.
«Мужчины губят то, что любят, узнайте все о том. Трус убивает только словом, а добрый человек – клинком».
Меня убивали и трусы, и добрые люди.
Я умоляла богов позволить мне умереть. Я жаждала смерти. Я хотела смерти. У меня не было смелости что-нибудь для этого сделать. Но я этого хотела. Я играла с этим в своем воображении, мечтая найти в себе смелость выполнить свою мечту.
Я вычеркнула из своей жизни абсолютно всех, кроме моих дочерей и Тома с Пэм. Том и Пэм окружили меня любящей дружбой, приняв меня в свое святилище, как раненую птицу. Со мной остались и еще три друга. Мои дочери держались за меня. Адрианна обещала мне, что однажды я снова захочу жить, во что я не верила. А Дженнифер сказала:
– Мам, ты только представь, каким чудесным окажется следующий. Он будет еще лучше.
Я подумала, что она сошла с ума.
– Я никогда не позволю мужчине подойти ко мне на три метра! – ругалась я на нее. – Никогда. Никогда! Не говори глупостей!
Я решила, что мне нужно время для себя. Мне казалось, что я переварила довольно эмоционального материала, более чем достаточно для одной жизни, и я больше ни с чем не смогу справиться. Застряв между болью и злобой, моя жажда смерти росла.
Я не могла вспомнить никого, кто за всю мою жизнь сдержал бы данное мне обещание. Так много обещаний за все эти годы. Так и вышло, что у меня родилась мечта. Если никто никогда не выполнил данное мне обещание, то это должна сделать хотя бы я сама. Я всегда обещала себе, что когда-нибудь отвезу девочек в Европу, в духовное путешествие. Как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер.
Я собрала все деньги, какие могла наскрести, наняла сиделку для матери, заказала по интернету машину напрокат и полетела в Амстердам с Дженнифер и Адрианной. Я думала, что это, скорее всего, наше последнее лето вместе. Осенью Дженнифер должна была одна уехать в Индию, а для Адрианны это были последние летние каникулы перед заключительным годом учебы в школе. Но я решила, что школа может подождать месяц. Ничто из того, чему она научится за месяц в государственной школе, не сравнится с тем, что мы узнаем, путешествуя вместе по Европе в поисках мест поклонения Богине.
В Амстердаме нас встречал друг нашего друга. Рон отвез нас к себе домой, задавшись целью не дать нам рано уснуть, чтобы мы скорее акклиматизировались после смены часовых поясов. Адрианна сразу уснула, а мы с Дженнифер щипали друг друга, чтобы не задремать. Он поставил нам документальную видеозапись, пообещав, что она нас развлечет. И она более чем оправдала наши ожидания.
Это была история Приората Сиона, история моего имени (по-английски «Сион» произносится как «Сайон» – прим. перев.), а также история священника по имени Соньер и найденного им сокровища. Одним из немногих ключей к разгадке, которые он оставил после себя, был пергамент с надписью: «Сокровище принадлежит Дагоберту и Сиону».
Я вспомнила маленький домик в Аппалачах, где я родилась, и данную мне при рождении фамилию – Цайон, происходящую от Сион. Я посмеялась над еще более напыщенной фамилией, данной мне менее года спустя, после удочерения – Поп («Pope» по-английски значит «Папа римский» – прим. перев.). Я всегда хотела снова взять себе фамилию, под которой была рождена, после того, как удочерившая меня женщина умрет. На тот момент ей было 95 лет, и она все еще была очень даже живой, а я застряла между фамилиями, как она застряла между старческим слабоумием и рассудком, этим миром и следующим.
В этом документальном фильме была показана история, правдивость которой не вызывала у меня сомнений, которую в глубине души я давно знала и которой делилась с другими людьми. Но я и понятия не имела, что кто-то другой может рассказать подобную историю. Я дошла до правды через логику, собрав воедино совпадающие мелкие детали, и через женское сердце, которое всегда знает правду, или, по крайней мере, знает свою правду. Но здесь были доказательства (по крайней мере, так говорилось) того, что я давно знала, чувствуя себя такой одинокой с этим знанием. В этом документальном фильме упоминалось одно название, Рене-ле-Шато (Rennes-le-Chateau), и я поклялась, что мы найдем его. Это все, что у меня было – нацарапанное на листке бумаги название, «Рене-ле-Шато». Где-то во Франции.
Утром мы уехали, и у меня была одна цель – найти это место и разгадать свою личную загадку. Мы на огромной скорости мчались по Германии, а нас встретил такой сильный град, что в лучах утреннего солнца крыша машины блестела вмятинами. Нам нужно было многое сделать, прежде чем попасть во Францию, и мы оказались в Италии, в Анконе, где сели на паром до Греции. Мы буквально следовали за молодым месяцем до Дельф. Мы не могли понять дорожные карты. Они были по-гречески! Но посреди ночи мы поднимались в горы; а когда луна садилась, мы следовали за своими сердцами. Странно стоять на земле, где ты когда-то жила, и не иметь возможности полностью ее осмотреть. Мы фыркнули, глядя на маленький знак с надписью «Вход воспрещен», закрывающий вход к роднику пифии. Как можно сказать птице не лететь в родное гнездо!
Мы с жадностью пили воду и забрались вверх по древним ступеням, так глубоко высеченным в похожих на вагину стенах за родником. Потом мы отправились к источнику Геры у Нафплиона, пили и купались там, куда, по легенде, она возвращается раз в год, чтобы восстановить свою девственность.
Но самое поразительное переживание в Греции было не на заранее помеченном священном месте. Мы спали в кемпинге недалеко от Истмии, на берегу Средиземного моря. Примерно в три часа утра появилась Пэм и разбудила меня. Она что-то мне сказала, но я была сонной, так что она схватила меня и заставила сесть. Я смотрела прямо в ее прекрасное лицо. Она выглядела поразительно красивой; она буквально была там. Она сказала мне шесть слов, и я повалилась обратно на постель. Она снова подняла меня за плечи и на сей раз встряхнула для пущего эффекта, пока я не проснулась настолько, чтобы действительно услышать сказанные ею шесть слов. Она заставила меня дать ей обещание, а потом отпустила. Я оглянулась и поняла, что сижу на берегу Средиземного моря посреди ночи. Я разбудила девочек и рассказала им об этом происшествии. Никто из нас не мог понять, что это значило.
Несколько дней спустя мы сели на паром до Венеции и проехали по Италии до Франции, чтобы наконец-то начать поиски Рене-ле-Шато, но такого места не было ни на одной из найденных нами карт.
Тогда мы решили поехать в Арль, чтобы убедиться, что свет там действительно не такой, как везде. Ван Гог писал там свои картины, клянясь, что свет в Арле совершенно необычен. Вот так мы оказались к югу от Арля в вечерний час, когда солнце создает такое освещение, какого я не видела нигде на земле. Наверное, можно сказать, что после этого я просто следовала за светом. Сам Арль показался нам слишком шумным, так что мы не въехали в город, а повернули на юг. Судя по карте, Средиземное море было не так уж далеко, всего в тридцати милях от нас. Мы поехали к нему, и ландшафт вокруг нас становился все более плоским, а среди бесконечных полей лаванды начали появляться островки болотной осоки. На повороте мы чуть не столкнулись с человеком на белой лошади, пасшим у дороги стадо черных быков. На нем была поношенная ковбойская шляпа и джинсы «Ранглер». Это был настоящий ковбой-работник. Широкие кожаные ковбойские штаны, заляпанные конской пеной, прикрывали его ноги. Мы поехали дальше, и поля лаванды уступили место настоящему болоту с поблескивающими там и сям ручейками и скачущими табунами белых лошадей.
Конюшни по обеим сторонам дороги предлагали покататься, и мы выбрали одну из них. Катаясь, мы обогнули поворот дороги и спугнули стаю розовых фламинго, которые взлетели, подняв ветер сотнями крыльев. Лошади восприняли это спокойно; мы были поражены. Я была очарована навсегда.
Дорога кончалась у моря, и мы сняли на ночь комнату в городке, где было проще купить паэйю, чем французские блинчики, а площадка для корриды располагалась там, где должна была быть центральная городская парковка.
Я ненавижу церкви, и так было всегда. Для меня это дома ханжества. Но я прочла о небольшой церкви, построенной (как почти всегда случается) на месте поклонения Богине, и мы наткнулись на нее, гуляя по городу. Так и вышло, что мы зашли в маленькую церквушку в Сен-Мари-де-ля-Мер (St. Maries de la Mer). Церковные росписи изображали женщин в лодке (Марий), и история, которую я так долго носила в своем сердце, приобрела реальное место и историческое подтверждение.
Здесь бывала Магдалина.
С течением лет Магдалина стала моей Святой покровительницей. Я видела в ней утерянную невесту, не только отдаленное от Христа редакторами Библии женское начало, но и женщину, которую позорили и поливали грязью, которую назвали шлюхой, низведя до этого статуса следом за ней и всех женщин вообще.
Когда я спрашивала воспитывавшую меня женщину о моей биологической матери, она всегда с отвращением отмахивалась от этого вопроса, выражая не слишком глубокое умозаключение о сомнительной морали родившей меня женщины. Так что я по своему опыту знаю, какой вред можно нанести, сбрасывая человека со счетов при малейшем намеке на неприличие, не говоря уже о наглом ярлыке, навешенном на Марию Магдалину.
Мы чудесным образом нашли место, где Магдалина высадилась, приехав на территорию Франции после распятия. Она приплыла на лодке с другими исторически важными фигурами, как говорит хранимая здесь легенда.
Среди людей в лодке была и маленькая девочка, которую они называли Сара (Магдалина сказала, что ее имя нельзя верно записать по-английски, что оно гортанное, и что написание «Sarh» будет более верным). Легенда гласит, что это была служанка. Но я знала, что это была дочь Йешуа и Магдалины, которую называли Темной и считали египтянкой, потому что ее необходимо было прятать, чтобы защитить ее жизнь.
Мы посетили малюсенькую крипту, где Сар’х стоит весь год, кроме одного дня, и были очарованы сильнее, чем когда-либо случалось в такой обстановке. Это был единственный раз в моей жизни, когда я ощутила святость в церкви.
Сар’х – покровительница цыган, и каждую весну сотни тысяч цыган со всей Европы приходят отдать ей дань, вынося ее изображение к морю и купая ее в соответствии с Ритуалом Изиды. Весь год они посещают ее в крипте, приносят ей новые одежды и укрывают ее ими, пока она не покроется многими слоями тафты, кружев, блесток и сеток. Они проводят ручками своих младенцев по ее губам и целуют ее щеки, капая слезами на ее деревянную плоть. А потом, в этот единственный день в году, она возносится высоко над ними на паланкине, который несут фыркающие и пританцовывающие белые кони с серебряными седлами; и она движется через толпу к берегу моря, к тому месту, где она высадилась со своей матерью.
За то короткое время, что я стояла перед ней в ее крипте, она позвала меня, и я обнаружила, что хочу провести с ней побольше времени, терпеливо ожидая очереди подойти к ней и отдать дань уважения снова и снова. Наконец я набралась смелости прикоснуться пальцем к ее деревянной щеке, и у меня на глаза навернулись слезы.
Я смогла оторваться от нее, только дав обещание, что когда-нибудь вернусь сюда с цыганами, чтобы увидеть, как она едет на облаках к морю.
Я сказала себе, что после такого пика ничто не помешает нам найти Рене-ле-Шато. Вы не можете себе представить, что мы чувствовали – три женщины, едущие по Европе, спящие в кемпингах, иногда останавливаясь в гостиницах, ища историю, ища свое происхождение, ища то, что течет в наших жилах, ведомые чем-то за пределами понимания. У нас не было гида и даже карт, кроме самых простых.
Но городок Рене-ле-Шато таился от нас, и мы попали в Лурд, оказавшись среди носилок, полных болезней, и паралича, и старости, где тела с отвисшей кожей теснились под пастырским наблюдением десятков женщин в черных робах. Везде были жалкие, грустные люди, которых пасли жалкие, грустные монашки! Сотни других отчаянно протягивали к кранам пластиковые бутылки в форме Девы Марии, наполняя их, завинчивая крышки и пихая их в полиэтиленовые пакеты из супермаркета, чтобы отвезти домой, как любой другой сувенир. Святая вода в пластиковой Марии.
У меня это вызвало отвращение. Адрианна, которая никогда не сказала ни о ком и ни о чем ни одного дурного слова, заявила: «Это самое мрачное место, какое я когда-либо видела. Вы можете остаться тут, если хотите, но не могли бы вы отвезти меня на окраину города и забрать оттуда по дороге обратно?»
Мы пережили Лурд, и, утомившись после поисков света, который я там так и не нашла, уехали в тот же день, оставив в зеркале заднего вида одетых в черное монахинь, волочащих накрытые черным носилки и толкающих древние инвалидные коляски обратно в отели и к автобусам. В тот день в водах Лурда не случилось чудесных исцелений.
Мое сердце сказало мне, что Рене-ле-Шато где-то позади, так близко, что мы почти проехали мимо по дороге в Лурд. Наше время было на исходе. Скоро надо было возвращаться в Амстердам. Нам надо было успеть на самолет; Адрианне пора было в школу; женщина, ухаживавшая за моей матерью, должна была вернуться домой; Дженнифер предстояло через несколько дней уехать на учебу в Индию. Несмотря на это, я развернула машину, и мы отправились обратно к Пиренеям. Нас обогнала тьма, но полная Луна пела мне, пока мы ехали вверх и вниз по холмам. А потом Луна начала исчезать, как будто ее постепенно пожирала какая-то сила. Мы остановились где-то в предгорьях Пиреней и смотрели, как полная Луна входит в фазу полного затмения.
Той ночью мы заснули в машине, у обочины проселочной дороги, где-то (как мы надеялись) на пути к Рене-ле-Шато. Я помню, что проснулась и потянулась, удивившись, что научилась спать, свернувшись под рулем. Было холодно, роса еще не исчезла, а коровы, куры и петухи приветствовали рассвет.
Весь день мы ездили по деревням и проселкам, останавливаясь там и сям, чтобы спросить о дороге на Рене-ле-Шато. Однажды нам указали дорогу, и мы приехли к заброшенному дому посреди пустынных полей. Я не знаю, как мы оказались в маленьком городке к югу от Каркасона, но тут мы остановились в поисках отеля. На эту ночь мне нужна была кровать. Нам сказали:
– Единствнное место, где тут можно остановиться – это старый замок вон там, на реке.
Я могла бы догадаться, что после полного затмения в полнолуние мы можем оказаться замешанными во что-то магическое.
Поддавшись ощущению какого-то обещания, мы забрались в башенки по изношенным веками ступеням. Тысячи ног ходили по ним, пока они не пригнулись навстречу друг другу, как древние танцовщики танго. Замок был построен во времена тамплиеров, когда ветер носил истории о рыцарях и крестовых походах, а мистицизм заполнял дома и сердца катаров, одной из самых преследуемых сект в истории, членов которой католическая церковь практически уничтожила на корню.
Я ощущала, как таинство просачивается в мой ум и оплетает мое сердце знакомыми щупальцами ожидания, захватывавшими меня и уводившими во время снови?дения. Рано утром я спустилась из башенки, села во дворе, окруженном высокой крепостной стеной, и пила эспрессо с круассаном. В Южной Франции жизнь хороша.
Мы сложили вещи и смотрели, как ивы плачут в зеркале заднего вида, пока мы ищем выезд из города. Я свернула направо, а потом налево. Не знаю, зачем. Я не могу сказать, что я «отпустила» и что-то пришло и взяло руль в свои руки. Я просто свернула налево и поехала в гору, раз за разом поворачивая и забираясь все выше. По моему лицу, рукам и ногам прокатывались волны мурашек, и меня охватило ощущение возвышенного.
На вершине мы заехали в малюсенькую деревеньку и припарковались. Мы пошли в единственном направлении, где нам не грозило свалиться вниз с горы, и прошли мимо книжного магазинчика с явными признаками эзотерики. Я не могу описать, насколько неуместым показался мне магазин книг по оккультизму в этой самой маленькой из всех виденных мной деревенек.
Мы ускорили шаг. Вверх по склону – и вот она, малюсенькая церковь Рене-ле-Шато. Дверь скрипнула достаточно громко, чтобы произвести эффект, и мы шагнули внутрь, пройдя мимо самого дьявола (или его деревянного изображения, соответствующего представлениям безграмотных верующих). Он был около метра ростом, с раздвоенными копытами, рогами и оскаленными зубами, и держал чашу со святой водой!
На одной из панелей сидела Магдалина с черепом у ног. На изображении Тайной Вечери она сидит под столом, и, пока Апостолы произносят тост за Йешуа, она трется щекой о его колено, обвернув его ноги своими волосами. Темно-синий потолок расписан звездами, как в древних египетских гробницах. Я быстро села на скамью, потому что мои колени подгибались, грозя предать трепещущее сердце.
За церковью стоял дом священника Соньера и Ла Тур Магдала (которую он сам построил и назвал так) с видом на Пиренеи. Виденный нами документальный фильм был о таинственном открытии Соньера, но мне это не было важно. Я не хотела знать, что он нашел и где спрятал. У меня не было желания копаться на кладбище. Я хотела знать правду, скрытую за таинством. Я хотела знать алхимическую правду, и я знала, что она связана с Магдалиной и ее тантрической связью с Йешуа.
Что могло быть настолько важным, чтобы ради сокрытия этого католическая церковь вырезала целый народ и постаралась уничтожить весь этот район?
Что Йешуа не давал обета безбрачия. Что Магдалина была не шлюхой, а невестой Йешуа, Инициаткой, одной из верховных жриц Храмов Изиды, прекрасно подготовленной к сексуальной связи с Йешуа. Что у них была дочь, и что ее потомки были по праву наследниками Царства для тех, кто в него верил, как и для тех, кто (как церковь) его боялся.
Источник: http://channelingvsem.com/category/manuskript-marii-magdaliny/
Публикация: http://channelingvsem.com/
Views: 53